Алексей Комов

куратор фестиваля «Зодчество», главный архитектор Калуги

«Архитектурные процессы в городе должны идти с разным тактом, чтобы люди всегда видели: что-то меняется в лучшую сторону, происходит и приносит конкретный, наглядный результат». 

Алексей Комов – главный архитектор Калуги и куратор грядущего осенью фестиваля «Зодчество». Его подход к развитию города кажется удивительно сбалансированным, оптимистичным и эффективным.


Когда я вижу картинки того, что вы делаете в Калуге, они поражают тем, как там всё у нас правильно получается. Точечный урбанизм, меняющий среду – само собой. Но главное ощущение – баланса между новым и старым. Отношения между теми, кто ностальгирует по прошлому и теми, кто жаждет развития, раскалывают общество – и экономически, и эстетически. Но у вас в Калуге реализуется – по моим ощущениям – золотая середина. То, что вы делаете, выглядит хорошо и люди довольны. Насколько это правда так? И какая у этой позитивной картины оборотная сторона?

Калуга – Калугой, но мне этот метод работы с городом, отточенный на живых людях, знаком ещё с Крыма. В своё время я стал первым главным архитектором муниципалитета в присоединённом Крыму. Я вообще был первым российским архитектором, ставшим в Республике Крым чиновником. Это была Евпатория. И там не было времени думать о высокой урбанистике – курортный город надо было готовить к сезону. К тому времени там была полностью обрушена большая экономика, после развала Советского Союза не работало ни одно большое предприятие – а меж тем в советское время на курортную составляющую экономики приходилось только 25%, остальное была серьёзная промышленность. В советское время в стотысячном городе жили отнюдь не одни только санаторные нянечки и физруки. А потом всё разом рухнуло после распада СССР, и люди начали выживать: зарабатывать и жить только курортным сезоном. И вот эти люди, мелкие лавочники торгующие в киосках и павильонах – суть, тело экономики древнего города сегодня. И задачей моей было упаковать их жизнь в какую-то разумную систему. Всех этих пляжных торговцев, ремесленников и экскурсоводов. И люди эти не всегда готовы мыслить коллективными интересами, они конкурируют и часто думают только о себе. Два года я бился с тем, чтобы структурировать эту ситуацию, сделать её цивилизованной – чтобы она начала работать сама на себя.

Путём установки киосков и экскурсионных модулей?

Да. При этом особых производств не было, держали пилу люди с трудом, материалов тоже не было – отлично помню, как украинцы пытались поставлять через закрытый кордон какой-то чернобыльский горбыль, совершенно некондиционный. Пришлось через Вологду людей выписывать, чтобы как-то начать. Но потом уже началось производство, люди увидели, что получается, и стали сами учиться, поверили не только мне, но сами в себя. Такая микроэкономика стала возникать. И для меня это было очень круто – видеть результат. Я не люблю ждать, как кабинетный градостроитель – вот, через 20 лет будет чудо, пролягут проспекты и так далее. Я сын скульптора (знаменитого российского мастера Олега Комова), я привык, что результат труда проявляется наглядно. Отец работал над памятниками год, ну два.
И тут получалось так же – я «лепил» действительность, прямо сейчас. Я вообще не люблю чрезмерно «длинные» проекты – когда работал в архитектурном бюро АМ, были объекты, которые тянулись лет по семь. Они начинают порой морально устаревать, а у тебя пропадает творческая мотивация. Но «быстрая победа», быстрый результат, который меняет жизнь людей – это то, чего я добивался потом и в Севастополе, и в Тутаеве, и в разных моногородах, куда меня приглашали. Только такой метод работы с конкретикой и живым моментом. И людей это убеждает.

Вы сын великого скульптора, как архитектор начинали с домов и интерьеров – вы «объёмщик», что называется. Откуда вообще интерес к градостроительству? Для него же требуется особый склад ума с лёгкой манией величия.

Тогда уж, одновременно и объёмщик, и интерьерщик. И для меня интерьер города это его архитектурный облик здесь и сейчас. Но вообще-то я закончил МАРХИ на факультете градостроительства. Учился у Бориса Ерёмина. Диплом, правда, делал уже у Ильи Лежавы, поскольку Борис Константинович скоропостижно скончался. Это был 1998 год, первый выпуск магистратуры МАРХИ. Дипломы должны были быть собраны в огромный пазл, все части дополняли друг друга. Рецензентом на защите у меня был знаменитый «бумажник» Александр Зосимов. Так, вот градостроительство у меня в образовании и в крови – Ерёмин сманил меня с ЖОСа, самого мажорского и престижного факультета ещё в конце 4 курса. Но для меня город – не то же самое, что для большинства «градовцев», не просто квадратики на плане. Для меня город объёмен, реален даже в своей утопии, и диплом мой так и был сделан. Ерёмин подарил мне вот это ощущение того, что всё возможно – нужно просто брать и делать. Как в «Андрее Рублёве» сюжет про колокол – нет никакого секрета, просто взять и сделать, а не сопли жевать.

Что такое вообще работа главного архитектора – насколько этот человек реально влияет на город?

История с главными архитекторами городов у нас до сих пор мучительно не сформулирована. Зачастую это просто нормативный шарнир в административном механизме, который «над» городом, откуда-то из космоса в пиджаке на него смотрит и не вникает в земные детали. Мне так не интересно. Я понимаю, что такое генплан и территориальное планирование, но для того, чтобы генплан работал, людям на месте нужны разные проектные… такты. Архитектурные процессы в городе должны идти с разным тактом, чтобы люди всегда видели: что-то меняется в лучшую сторону, происходит и приносит конкретный, наглядный результат. Если всё время им говорить, что «через 5–10 лет у вас будут стадионы и космодромы, вы просто потерпите», то народ терпеть не будет. Он всё равно будет жить, конечно, но он не будет ценить то, что есть, то, что строится – оно не его. Это самое неприятное, когда город сирота, при живых горожанах.

Похоже на эквалайзер на музыкальном центре – здесь пониже, здесь повыше.

Да, такой проектный эквалайзер. Безусловно, одними только тактическими точечными вмешательствами не вытянуть город, и для этого, безусловно, должна быть команда. Причём команда не только лично моя, не только мои подчинённые, а все люди, с которыми происходят взаимодействия на благо города. В Калуге у нас полное доверие с моим руководством, с городским головой Дмитрием Александровичем Денисовым, и я это очень ценю.
Минстрой сейчас пытается увязать градостроительные процессы в одну жёсткую линию. Но важно чувствовать страну, понимать изнутри, что наши регионы все разные и города все разные.

Вот я как раз об этом хотела спросить. Внутренняя необходимость с одной стороны свободы, с другой стороны – быстрого результата, и с третьей – склонность к гибким решениям. Такое реализуемо, видимо, только в малых городах?

По-разному. Я работал в городах, где ёмкость отличается в разы: Калуга – 300–350 тыс. человек, Евпатория – 110 тыс. человек. Тутаев – 35 тыс. человек. Чем город больше, тем у него больше ресурс и «плечо», чтобы что-то делать.

Но при этом и больше и зарегулированность?

Она конечно тоже больше, да. Но здесь крайне важна устойчивая преемственность городской политики. В Евпатории по сравнению с тем временем, когда я там был, сейчас уже упадок. Пришли «новые старые люди», которые не понимают в курортном городском хозяйстве, которые южный город сразу уделали железными чёрными палатками на раскаленном солнце. Народ стонет, вспоминает, как всё было неплохо всего пару лет назад после воссоединения.
Понимаете, очень просто всё уронить. Если нет преемственности, нет понимания, страха нет, то всё быстро приходит к стагнации и борьбе кланов. Работа в Крыму и Севастополе мне дала большой «фронтовой» опыт: я знаю, как бывает, когда совсем непросто, когда вообще ничего нет под рукой. Обстановка, как у архитекторов авангарда, как у Татлина 1918 году, когда он свою башню III Интернационала придумывал в холодном Петрограде времён военного коммунизма. Попав тогда в Крым, я попал как раз в эпоху авангарда. Драйв мощнейший, ресурсов нет, но надо держаться и делать дело. Ну, это ощущение исторического момента с одной стороны сжигает, а с другой стимулирует. Повторюсь, фронтовой опыт. Поэтому, когда меня пригласили в Калугу, договорились, что я должен быть заместителем мэра, у меня должна быть структура. И когда я приехал, то просто поразился после Крыма. На что жаловаться? Если бы у меня были такие, даже просто бытовые возможности, я бы, наверное, из Крыма и не уезжал.


Я правильно понимаю, что на практическом уровне работа финансируется частично бюджетом, но частично местным бизнесом, которому это нужно, да?

Да, конечно. Развиваются области сервисов, торговли, досуга, культуры.
То, что декларировали братья Асадовы ещё в 2014 году – идея «от событий к пространству», всё это на самом деле и происходит. Событие должно оставлять за собой не просто конфетти на асфальте. Должна считываться память. Фотографии, сделанные либо на фоне праздников, либо на фоне актуального архитектурного контекста и оставшиеся в семейных альбомах, несут в себе много смысла – в них остается память о времени, о стиле времени, о его сущности. И наша задача блюсти этот стиль, этот момент, эту сущность. В этом Истина для меня, моя личная.

А что там происходит в Калуге с жильём? Развитие города, новое планирование, борьба с застройщиками?

У города счастливая судьба, потому что есть Правый Берег. Левый Берег – исторический, а на Правый как раз пущены основные застройщики. Там их было достаточно, и вырос новый город с застройкой этажей 20 максимум. Исторический центр Калуги мне очень дорог – он выглядит как та Москва, которой больше нет в Москве. Москва моего детства, когда я с отцом гулял по центру, он брал меня к своим друзьям в мастерские, рассказывал мне про разные стили, эпохи, личности. В Калуге я вижу «ту» Москву и чувствую себя здесь больше истинным москвичом, чем в столице. И это даëт силы и нужную «архитектурную оптику» видеть главное.
Калуга развивается. Она не город-миллионник, но она близка к Москве, всего 2,5 часа. Калужская область, она имеет прогрессивный имидж с точки зрения инвестиций: завод Volkswagen, Volvo, Bosco и другие известные производства. Это стало возможно, потому что была стабильная власть, один губернатор, выдающийся Анатолий Дмитриевич Артамонов, он там был на посту четверть века. Сейчас он сенатор, а губернатор Владислав Валерьевич Шапша опять же – не присланный, а местный, тоже важно. К вопросу об устойчивой преемственности.

В сравнении с другими местами и городами звучит классно. Но сохранится ли баланс, если город будет расти?

В первую очередь качественный рост возможен за счëт неразвитых, заброшенных территорий, в том числе бывших промышленных вдоль Оки. Есть разные сценарии. И в истории город через них проходил уже. Меня вдохновляет опыт конца XVIII века, когда при Петре Романовиче Никитине за 5 лет из мшистого древнерусского поселения был сделан современный имперский город. А тогда даже механизмов особых строительных не было – но получились мосты и акведуки, были засыпаны овраги и сделана регулярная планировка. Собор Парижской Богоматери несколько веков строился, а тут рывок практически в пять лет. Я говорю, что это такой же наш авангард, но конца XVIII века: архитектура, сделанная в сложной и динамичной обстановке, как и авангард 1920-х. Так вот, Никитин был инновационным очень архитектором, из школы Ухтомского. Но, в отличие от Казакова, например, он как-то забыт. Его личность абсолютно не раскрыта. В Калуге даже доски мемориальной не было. Но мы сделали в прошлом году и доску, и памятник. В Калуге очень много качественного культурного наследия, исторический центр сохранился, там нет хамских высотных зданий.

Вот почему? Вот как так получилось?

Есть несколько гипотез. Первая – потому что здесь были люди особые, второе – то, что в советское время Калуга была не совсем открытым городом, потому что здесь единственный в стране филиал Бауманского института и закрытые предприятия.
Во время войны существенные разрушения тоже минули. И зубодробительных пафосных проектов в центре не было реализовано в советское время.
Лаконично встал тогда центр власти, «Белый дом», как его называют, где сейчас губернатор находится и региональные власти. Площадь центральная организовалась напротив Гостиных рядов, и всё к месту. Наш исторический центр это наша главная ценность, наряду с космосом.

Как же все-таки балансировать развитие города и сохранение наследия? Невозможно строить, вообще ничего не разрушая.

Картина моей «малой родины» в Москве за мою жизнь менялась раз десять. «Моя» Москва, где тридцать лет назад ещё деревянные дома были, изменилась. Но в Калуге исторический центр содержит в себе какой-то ген сопротивления. Даже те внедрения, что есть, они не столь разрушительные. Наследие это же не только сам дом, это структура города, сетка улиц. На мой взгляд, важно заниматься именно регенерацией. Нужно чувствовать масштаб города, его пропорции. Деревянные дома горят, разрушаются, это неизбежно. Но мы думаем в будущем свезти вместе оставшиеся ценные деревянные объекты и сделать из них музейную «деревянную улицу», а на тех участках, которые освободятся, отстраивать хорошую архитектуру, сохраняя традиционные морфотипы.

Не боитесь, что такое решение тоже, наверное, вызовет протесты?

Темы охраны природы и исторического наследия – очень токсичные, там огромное поле для манипулирования. Это серьёзные рычаги давления. Темы вызывают эмоциональный отклик, инстинктивное желание вмешаться. И ностальгические настроения многие используют в корыстных целях, в политических. У нас был вот опыт с панно 1972 года Владимира Животкова на улице Пушкина – мы его оцифровали и восстановили по новой технологии. Оно не было объектом культурного наследия, в руинированном состоянии. Упал бы кусок на кого-то – зачистили бы всё мгновенно. В юридическом поле это была просто аварийная стена, ограждающая конструкция, требующая ремонта. Но это знаковое панно, и мы хотели его восстановить. Связался с сыном художника, всё согласовали, и сделали. Горожане радостно встретили это событие. Но сколько же на меня помоев вылили тогда сторонние градозащитники!

А за что? Это же чистая ситуация восстановления.

Мне было предъявлено, что нужно было всё делать исключительно в одной технологии, что нужно было найти не важно, как и откуда ещё больше денег и так далее. Но лишних денег просто нет, а согласно экспертизе на 90% панно не подлежало восстановлению и повторюсь, падало на головы. И время катастрофически таяло. Оно могло обрушиться во время самих работ. Поэтому мы взяли ответственность на себя – смогли и сделали. И я думаю, что это перспективная технология для сохранения неспасаемого советского монументального искусства, которое по ряду причин не является объектом культурного наследия.

Очевидно, что вам нравится стиль советских 1960-х – наш «совмод», наше ретро. Красивые шрифты, архитектура, наш вариант mid century modern. Я правильно понимаю, что в Калуге не просто восстанавливаются, например, исторические вывески, но и новые объекты в такой же стилистике разрабатываются?

У Калуги есть одно обстоятельство, которое отличает её от других губернских и уездных городов XVIII века с классическими центрами – от Рязани, Торжка, Серпухова и т.п. В Калуге провёл свои последние годы Циолковский, и тут есть Музей космонавтики. Это дало Калуге особое положение. В 1957 году по инициативе Королёва было декларировано не просто создание филиала дома-музея Циолковского, но именно первого в мире Музея космонавтики. Дворца космоса, как он говорил. Был архитектурный конкурс, музей открыли в 1967-м. И образ Калуги как «колыбели космонавтики» выдернул за волосы город из пасторального контекста. Калуга – город инженеров, учёных, которые, кстати, вот сейчас своими деньгами, ресурсами участвуют в восстановлении памятников и организуют городскую жизнь. Они невероятные вещи разрабатывают. Это драйвовое инженерное начало очень цепляет. Глядя на них, я понимаю, что у нас именно тогда, в 1960-х была цельная, напитанная стилем картина будущего и мы его наследники по праву.

Это какой-то идеальный город Стругацких описывается.

Город Стругацких, да. И опять же, возвращаясь к Крыму: я занимался историей советской архитектуры там. Никто не понимает, особенно молодёжь, что такое был Крым для советского человека, насколько любой «парк культуры и отдыха» в любом городе – это «курортное посольство», образ Крыма, идеального места счастливого завтра, в который можно на час зайти и перезагрузиться. И это – тоже стилистика 1960-х, когда Крым стал полновесно всесоюзной здравницей и из Симферополя в Ялту пошли троллейбусы. Образ, эстетика этого Крыма – символ эпохи, это место победившего социализма. И когда меня приглашали в Калугу, для меня было крайне важно, что именно здесь находится шедевр модернизма, первый Музей космонавтики: Космос для меня уравновесил Калугу с Крымом. Крым особое место, и через стиль эпохи я вижу сакральную связь.
Крым, Калуга, Космос – вот почему советские 1960-е такие ëмкие по стилю для меня.

На дворе 21 век, а самое красивое, с чем мы имеем дело – ретрофутризм. И я с этим согласна, кстати. Но – но: а как же авангард, новаторство?

Мне кажется здесь важен вопрос, что мы вкладываем в понятие авангард сегодня. По большому счету, мы живем в эпоху постправды, когда всё перевернуто с ног на голову. Всякое актуальное искусство постоянно навязывается, как агрессивный мейнстрим. И в такой ситуации заявить, что ты Традиционалист – это и есть Авангард, на самом деле. Но вообще не важно, как называть то, что делаешь – надо просто брать и делать, честно и с любовью, вопреки всему и не смотря ни на что. Как в истории с колоколом в «Андрее Рублёве».

По материалам: DesignChat.com